Cудьба играет как по нотам

Саратов для меня не просто город, а моя судьба…
Юрий Кочнев

Жизнь любого человека расписана на небесной партитуре как по нотам: нот вроде бы мало, а событий не вспомнишь и не перечислишь. Тем более если перед вами человек с большой буквы — художественный руководитель и главный дирижер Саратовского академического театра оперы и балета, лауреат Государственной премии, народный артист России… Однако разговор с Юрием Леонидовичем Кочневым коснулся не только стиля жизни отдельной, пусть даже и очень весомой персоны, но и стиля жизни страны, которого порой не понять и, уж тем более, не объяснить. Но сначала все-таки о личном…

— Юрий Леонидович, глупо предполагать, что Вы с раннего детства мечтали стать художественным руководителем Театра оперы и балета. Так все-таки, какие мечты у Вас были в детстве?

— Постараюсь вспомнить… В далеком детстве, лет до семи-восьми, меня очень увлекала морская тематика. Я читал разные книги… У меня даже был интерес выписывать термины оснастки парусных судов. А в 9 лет я начал учиться музыке: играть на скрипке. Помню, успешно сыграл скрипичный концерт: было принято играть одну часть, а я показал его полностью — три части.

Учиться музыке я начал в Вологде, а в 15 лет переехал в Петербург, поступил в музыкальную школу-десятилетку при Консерватории. И здесь моя профессиональная дорога была уже определена, поскольку это была специальная музыкальная школа.

— Можно сказать, элитная кузница кадров?

— В ней учился известный ныне скрипач и дирижер Володя Спиваков, мой соученик по классу. Володя занимался в параллельном классе. А также дирижер Темирканов, композитор Гаврилин, один из мировых знаменитостей дирижер Янсонс и другие ныне известные музыканты, композиторы и дирижеры. В то время детей собирали по всей России, даже выезжали с рейдами по селам. Гаврилина, например, нашли в какой-то вологодской деревеньке, привезли юное дарование в эту питерскую школу, где из него получился настоящий композитор.

Юрий Леонидович Кочнев художественный руководитель и главный дирижер Саратовского академического театра оперы и балета, лауреат Государственной премии, народный артист России

— В судьбе, как и в хорошей партитуре, все взаимосвязано. Юрий Леонидович, можете ли Вы обозначить в прошлом какие-то особые ключевые моменты?

— В консерватории я закончил струнный факультет по специальности «Альт», кафедру истории и теории музыки, защитил там диссертацию и параллельно с этим закончил дирижерско-симфонический факультет. В то время выпускника после учебы могли направить работать, куда скажет партия и где он наиболее необходим. Так я оказался необходим во Владивостоке. Приехал я по распределению в Дальневосточный институт искусств и проработал там полгода. К особым знакам судьбы я бы отнес объявление в газете «Советская культура», где говорилось о том, что проводится конкурс в стажерскую группу Большого театра для вокалистов и для дирижеров. Я принял участие в этом конкурсе.

— Сколько было претендентов?

— Десять человек на одно место. В результате этого конкурса я был принят в стажерскую группу как дирижер. Мое распределение было автоматически аннулировано, и я в течение двух сезонов был стажером Большого театра, дирижировал спектаклями: «Царская невеста», «Свадьба Фигаро», «Руслан и Людмила». Затем я был приглашен главным дирижером в Казанский оперный театр. Проработал и там два года, а в 1975 году стал главным дирижером в Саратовском театре оперы и балета. Таким образом, с момента начала моей работы в Саратовском театре прошло уже 32 года.

— Это своеобразный рекорд?

— Есть еще один дирижер, который так же много лет отдал одному коллективу у нас в стране, это Арнольд Кац — главный дирижер Новосибирского симфонического оркестра. В этом году оркестр под его управлением (Кацу уже за 80 лет — ред.) с большим успехом выступил на международном фестивале симфонических оркестров.

— Можно ли Вашу жизнь сравнить с каким-либо музыкальным произведением?

— Никак не сравнить, потому что жизнь музыканта в принципе связана с интерпретацией очень большого количества музыкальных произведений, бывает, что дирижера позиционируют как специалиста, например, по русской музыке. Такое определение закрепилось за выдающимся дирижером Евгением Федоровичем Светлановым. Хотя он был весьма разносторонним и дирижировал большим кругом сочинений. Что касается меня, я всегда уходил от каких-либо специализаций, потому что по складу личности и предпочтениям мне всегда было интереснее иметь дело с разными композиторами и стилями. А каждый композитор — это собственный мир, отдельный стилистический круг. И если вы дирижируете произведением Чайковского, вы должны знать как можно в большем объеме его произведения, его жизнь, что он любил, что ненавидел. Если вы владеете широким кругом репертуара и серьезно к этому относитесь, то поневоле начинаете владеть широким кругом культурных пластов. В моей деятельности, на протяжении этих долгих лет работы в Саратовском театре я поставил такие произведения, как «Иван Сусанин» Глинки, «Лоэнгрин» и «Тангейзер» Вагнера, «Дон Жуан» и «Волшебная флейта» Моцарта, «Борис Годунов» и «Хованщина» Мусоргского… На Собиновских фестивалях оркестр представлял такие сочинения, как «Реквием» Берлиоза, симфонию американского композитора Гласса вместе с театром хоровой музыки. Это совершенно разные по стилю и смысловому потенциалу вещи, поэтому в моей жизни все складывалось «очень широко». Но это не всеядность, которая связана с поверхностностью отношения, а наоборот, стремление и желание глубоко охватить все пласты музыкальной культуры.

— Но, все-таки, есть у Вас наиболее выстраданные произведения?

— Очень долго и с большим успехом прожил на Саратовской сцене спектакль «Лоэнгрин» Вагнера, сейчас любимым спектаклем для труппы является «Хованщина» Мусоргского. Я всегда чувствую, как у людей, «прикасающихся» к этому произведению, просыпаются патриотические чувства, проявляются какие-то глубокие душевные качества. Этот спектакль до сих пор доставляет мне большое удовольствие.

Законы творчества: легко или невозможно?

— С какими спектаклями работать сложнее?

— Любой материал в силу своей специфичности сложен по-особому. «Хованщина» сложна тем, что надо было объединить очень большие человеческие массы. Здесь, кроме хора самого театра количеством свыше 60 человек, занят еще и мужской хор вокала капеллы завода Технического стекла — около 25 человек. Помимо симфонического оркестра оперного театра, в этом спектакле участвует и духовой оркестр «Волга-Бенд», поэтому и ещё возникают трудности организационного плана. Подготовить такой спектакль в течение одной или двух репетиций довольно тяжело. Если речь идет о спектакле Моцарта, где нет таких людских масс, существуют проблемы ансамбля и стиля — проблемы более тонкие, но от этого не менее значимые. Поэтому каждый постановочный материал предлагает свои несравнимые сложности. Одного из известных французских романистов спросили: «Трудно ли написать хороший роман?». Он сказал: «Мадам, это или очень легко или невозможно». Так вот, тому, кто к этому имеет призвание, — это легко, а тому, кого Бог «обделил» талантом, — невозможно.

— Вы в этом плане, безусловно, не обделены, но ведь нужно иметь еще и определенный характер… Вы человек — сильный?

— Сложно самому себе давать подобные определения. Но если я выдержал 32 года руководства одним театром, наверное не совсем слабый.

— Какие стилевые направления Вам близки?

— Абсолютно разные. Когда я приехал в Петербург из Вологды в возрасте 15 лет, мне впервые показали картины Пикассо и Матисса. Я никак не мог понять, что это вообще такое, потому что воспитывался на Шишкине, Репине, Айвазовском. Я мучился вопросом: почему до меня не доходит это искусство, тогда как многим оно нравится? Но впоследствии я стал регулярно посещать музеи, читать книги по искусству и почувствовал такой же интерес к Пикассо и Матиссу, какой я испытывал к Крамскому и Маковскому, потому что каждый из этих замечательных художников несет свой стиль, свое понимание того, что должно быть в искусстве. Они конгениальны по своему внутреннему потенциалу, и если человек способен воспринимать и глубоко чувствовать классическое искусство, то он не может столь же глубоко не чувствовать и искусство следующих эпох, вплоть до современных дней. Другое дело, что в силу каких-то обстоятельств человек был лишен контакта с этим искусством, у него не было возможности попять его принципы. Я лично приемлю любые стили в искусстве, которые несут гениальные люди. Поэтому мои предпочтения — это предпочтения потенциала мастера, а не стиля. Так же и в современном оперном искусстве. Сейчас появилось новая постановка «Евгения Онегина» в Большом театре, которая вызвала много противоречивых откликов. Но она выполнена необыкновенно талантливо режиссером Черняковым. И дело тут опять-таки не в стиле. А дело в том, что в данном случае в этом стиле работал человек очень высокой одаренности и высоким вкусом, который сумел, несмотря на дискуссионность вмешательства в авторский замысел, добиться цельности музыкального впечатления.

— Чувство вкуса — качество врожденное или, все-таки, воспитуемое?

— И то, и другое. Никто сейчас не способен научно объяснить, что важнее то, что дано от Бога или то, что человек приобрел. Никто не может эти вещи разграничить. Я думаю, что чувство вкуса имеет и врожденные корни, как и талант к музыке, писательетву, различным наукам. Элемент одаренности должен присутствовать, но дальше все к вопросу о благоприобретенности, где важно, в какой атмосфере человек воспитывался, в какой рос семье, сколько он мог взять от жизни. Разделить, чего же больше, врожденного или благоприобретенного, трудно. Во всяком случае, вкус — категория, которая должна постоянно подпитываться текущей жизнью. И если человек остановился в процессе восприятия нового, это так или иначе означает деградацию вкуса и в целом деградацию личности.

Синтетический жанр для натуральных дирижеров

— Кроме музыки, живописи (про детские увлечения вспоминать не будем) что сейчас интересует Народного артиста России Юрия Кочнева?

— Моя работа и моя «музыка» в основном связана с местонахождением в театре, хотя я много занимаюсь симфоническим дирижированием, и последние 4 года, параллельно с работой в театре, руководил еще двумя симфоническими оркестрами. Но мне хотелось бы заострить внимание на том, что театр является синтетическим жанром, который предполагает наличие в себе самом, в одном целом различных искусств. Это, во-первых, музыка, во-вторых, литература, так как здесь есть либретто, в-третьих, изобразительное искусство, так как здесь есть живопись и, в-четвертых, театральное искусство, пластика и все, что связано с театральной выразительностью. Будучи художественным руководителем, я обязан быть компетентным во всем комплексе этих вопросов для того, чтобы решить вопрос о направленности театра, стиле его постановок, приглашении тех или иных режиссеров или художников. Эти вопросы можно решить только с позиции блестящей ориентации во всех искусствах, которые составляют единое целое оперного жанра. Для этого следует постоянно быть в материале, в курсе современной литературы, изобразительного и театрального искуств. И это тот случай, когда работа сочетается с тем что называется «для души». Кстати говоря, я многие годы работал и приглашался в жюри фестиваля «Золотая маска». Дважды был его председателем. В состав жюри «Золотая маска» входят только выдающиеся деятели искусства, такие как Плисецкая и Щедрин… Эта тоже дает очень большой опыт, потому что я, руководя работой жюри, просматриваю по 12—15 лучших спектаклей, и у меня есть полное представление о том, что происходит в театральном мире и каковы его критерии. Что же касается понятия «хобби», то для меня хобби — утром пробежаться по Набережной. Зимой — по-возможности на неделю выбраться на море. Летом — как можно больше быть рядом с водой и на свежем воздухе. А работа — это продолжение бытия.

Саратов — город и судьба

— Семья существует с Вами в унисон?

— Сына Михаила я начинал учить музыке… Он доучился до 12 лет, причем, небезуспешно, но все-таки в нем я не увидел всепоглощающего увлечения музыкой. Сейчас ему 14 лет, и я думаю, он обязательно найдет свою дорогу в жизни.

— Юрий Леонидович, у Вас много друзей?

— Знакомых у меня много, а друзей было двое. Мне кажется, что друзья в подлинном смысле этого слова должны появляться у человека в возрасте от 14 до 19 лет. Когда происходит становление личности, некоторые из рядом находящихся людей участвуют в этом процессе и становятся друзьями. И вот в этот период у меня было два друга. Один из них — дирижер, который безвременно ушел из жизни от тяжелой болезни, а другой друг — сейчас очень известный по всему миру музыковед и культуролог Соломон Волков. Он живет в Америке, издал очень много интересных вещей. Поэтому друзей в моем понимании этого слова сейчас со мной рядом нет. Так уж распорядилась жизнь.

Когда Вы в возрасте 35 лет попадаете в чужой город, то можете рассчитывать приобрести много знакомых, более или менее приятных вам людей, но таких друзей, о которых я Вам говорил, как правило, «нажить» не удастся.

— Саратов стал вашим родным городом или же остался чужим?

— Думаю, что стал родным, потому что с этим городом связаны основные годы моей творческой и человеческой жизни. Это не просто город, а определенная судьба. Если все-таки считать, что судьбой мы единолично не распоряжаемся и здесь есть много предопределенного, то в это понятие я вкладываю то, что в этот город я заброшен провидением, и в нем мне дана возможность раскрыться.

— Можете назвать и знаковых для Вас личностей?

— Я могу назвать: Гете, Леонардо да Винчи, дирижеры Кароян, Мравинский, портреты которых не спроста висят у меня в кабинете. Для меня вообще очень притягательны фигуры, которые способны универсально охватить большой круг явлений жизни.

Она звалась студенткою Татьнной…

— А если говорить о саратовских личностях в области культуры, кого бы можно назвать брэндом Саратова?

— Я убежден, что брэндом Саратова в определенный период являлся режиссер Александр Дзекун, а также совершенно другая по направленности фигура, настоящий русский интеллигент и патриот театра Юрий Киселев. Что касается современных деятелей, я обратил бы внимание на очень заметную фигуру в музыкальном мире — ректора нашей Консерватории Анатолия Скрипая. В мире живописи, безусловно, таковым является художник Учаев. Очень большой вклад вносит Людмила Лицова, как настоящий профессионал российского масштаба. Есть и другие имена, и если попытаться составить список творческой элиты Саратова, то стыдно не будет.

— Молодежь в этом «списке» присутствует? Есть ли вообще интересные молодые имена в театральной среде?

— Идет постоянная смена поколений. Перед Вашим визитом я как раз беседовал о последней постановке «Евгения Онегина». У нас в этом спектакле участвуют три молодых солиста. Двое из них еще студенты Консерватории, и, тем не менее, одна поет Татьяну, другая — Ольгу. Третий уже выпускник Консерватории, поет Ленского, что является достаточно серьезной заявкой, поскольку эти партии — наитруднейшие в оперной литературе. Наша консерватория является основным источником кадров для театров. К сожалению, многих артистов мы потом теряем. До тех пор, пока выпускникам Саратовской Консерватории в Москве будут платить в 4 раза больше, они будут туда уезжать. Сколько уехало в последнее время интересных актеров: Краснов, Сосновский… Как можно отпускать таких людей, если они составляют гордость нашей культуры? То что культура не вошла в число национальных проектов только доказывает что глубина непонимания роли культуры в жизни общества очень велика и, прежде всего среди сегодняшнего руководства России. Москва задает тон регионам. Если в Москве завтра скажут, что культура — приоритетное национальное направление, но следующий день это подхватят в регионах. Хотелось бы, чтобы нашелся «энтузиаст» в регионах, который, не ожидая команды сверху, стал бы «продвигать» культуру. Пока не будет культуры, люди будут замусоривать улицы, писать на стенах непотребные слова, будет процветать хамство, пьянство, воровство. Воспитание начинается с культуры и нравственности, а мы хотим прожить, оценивая культуру «по остаточному принципу»: вот и культурные понятия у нас получаются тоже по остаточному принципу. И никого это уже не удивляет. Даже иностранцев. Мы в нашем театре после каких-то массовых мероприятий не знаем, как выгрести всю эту грязь. Ни экономики, ни образования, ни медицины без культуры быть не может. Впрочем, к чему это приводит, мы наблюдаем каждый день в телевизионных и газетных новостях.

Художника «на мыло»

— В какое время работалось проще?

— Одинаково просто и одинаково сложно в любое время. Если у нас изменилось что-то для независимых ЧП, ИП, ОАО и ООО, которые существуют как бы сами по себе, то в отношении власти к художнику в России мало что изменилось. Модель взаимоотношений, например, Сталина с Фадеевым или с другими «обласканными» вождем творцами сегодня не менее актуальна. Близость некоторых артистов, художников или литераторов к власти не является большим секретом. Они руководят определенными союзами и т.д. Так что в определенном смысле изменилось мало что, но в силу специфики моей профессии, которая все-таки является интерпретацией музыки, а не ее сочинением, моя жизнь подобными явлениями не осложнена. Ни возможностью исполнения каких-то «нужных» произведений, ни заказами на производственную тему… В советское время, как правило, художник не мог выставиться, если у него не было патриотических картин или портретов передовиков труда. На лицо одна парадоксальная особенность: в советское время художнику в широком смысле этого слова что-то навязывали, что-то от него требовали, а он, в свою очередь, чувствовал, что власть в нем нуждалась. Сегодня власть в нем не нуждается. Художник вдруг понял, что он не только отпущен на свободу, но и, в общем-то, вообще никому не нужен. Если раньше, притом, что не известно, нужны ли были наши писатели и композиторы широкому кругу публики, они были членами творческих союзов, а значит, автоматически издавались, рецензировались и фигурировали в общественном сознании, то сейчас они как бы из него выключены. И неизвестно, когда вернутся.

— Считаете ли Вы, что собственно культура в российской провинции находится в глубоком кризисе?

— Эта тема для долгого разговора. Если коротко, то сейчас происходит процесс девальвации критериев в серьезном искусстве. Люди включают телевизор ради сериалов, которые предполагают огрубленную, упрощенную манеру игры. Но за это артистам платят хорошие деньги. Молодые актеры, закончившие приличные театральные институты, пытаются попасть в орбиту «телемыла», где делают совершенно не то, чему учат их квалифицированные педагоги. Сыграв 25 серий «Нянь», вы уже Офелию в театре не сыграете… Зато можно купить коттедж, но есть риск остаться «няней» на всю жизнь, и с этим «лейблом» можно будет с успехом рекламировать колготки. Массовый зритель ничего другого по телевизору не видит, он думает, это и есть подлинная актерская игра. Таким образом, идет глобальное понижение критериев в искусстве.

А вы, друзья, как не садитесь…

— Можно ли сказать, что девальвация критериев коснулась и саратовских театров?

— Я и мои коллеги делаем все, чтобы наш театр соответствовал высоким профессиональным рамкам. За последние десять лет спектакли театра четырежды были представлены на фестивале «Золотая маска». Это единственный фестиваль, который устанавливает высокую планку абсолютно для всех театров, как провинциальных, так и столичных. Однако, анализируя работу коллег, давать оценку своим товарищам в Театре драмы или в ТЮЗе с моей стороны было бы некорректно. Это должны делать критики, журналисты. Могу сказать одно: по всей России мы наблюдаем увеличение количества учреждений культуры. Количество симфонических оркестров увеличивается, как и количество театров, но одновременно с этим качество работы понижается. Не хватает финансирования, которое позволило бы этим организациям результативно работать, и необходимого количества высококвалифицированных творческих кадров, однако квалификация руководителя — это основа любого коллектива. Какими бы замечательными не были актеры и музыканты, без наличия за пультом талантливого профессионала высокого класса и высококлассного режиссера они не сумеют объединить свои усилия и создать единое целое. Поэтому проблема дефицита такого рода кадров в целом по России на сегодня остро ощутима.

— Вы — жесткий руководитель?

— Не столько жесткий, сколько требовательный. Люблю, чтобы везде и всегда был большой порядок и стараюсь быть справедливым. Даже если я кого-то вынужден наказать, и этот человек, поняв правомерность наказания, нормально это воспринимает, то на следующий день он для меня «начинается» как бы «с чистого листа», по скольку обиды и зла я не держу. Я считаю, что надо воспитывать до тех пор, пока не добьешься результата. Но все равно есть определенные человеческие, моральные и производственные основы, через которые руководитель не имеет права переступать. Он должен действовать справедливо. Я стараюсь поступать именно так.

— Какие человеческие качества для Вас неприемлемы?

— Для меня неприемлема непорядочность. Понятие порядочности я ставлю очень высоко, и вообще считаю, что этим понятием нужно пользоваться более широко в нашем обществе. Это понятие традиционно для России, и как без культуры нет экономики и экологии, так без порядочности не существует ничего. Вы можете быть жестким, говорить человеку правду в лицо, но вы не должны быть непорядочным. Больше всего мне неприятны люди, которые не держат слова, обманывают.

— Громкая история с увеличением зарплаты оркестрам вроде бы закончилась. Вы приняли решение все-таки остаться со своим коллективом, но осадок остался?

— Оценка всего происходящего для любого здравомыслящего человека ясна. Я считаю, что неприлично нам решать такие вопросы только по подсказке каких-либо людей независимо от степени их таланта, веса в обществе. Я считаю, что уважающее себя правительство в уважающем себя крупном центре должно самостоятельно и справедливо решать эти вопросы. А если оно не может этого делать, то я не  могу молчать, видя несправедливость этого решения, поскольку я отвечаю за судьбу коллектива. Никаких других намерений, в которых меня пытались обвинить, у меня не было. В конечном счете, результат показал, что все эти инсинуации не правомерны. Почему я, не смотря на все это, остался? На это есть две причины. С одной стороны, многие члены коллектива просто подходили ко мне с риторическим вопросом: «Юрий Леонидович, от того, что Вы  уйдете, будет лучше?». Действительно, было бы только хуже. Второе обстоятельство: нашлись все-таки в правительстве определенные люди, которые дали мне определенные гарантии. Поэтому я надеюсь, что все-таки с новым сезоном, с принятием нового бюджета мы сумеем выровнять финансовую ситуацию.

Искусственные меры для высокого искусства

— Меценат в западных культурных кругах очень значимо и почетно, а у нас понятие «театр и меценат» как-то работает?

— Волею обстоятельств, связанных с изменением нашего общественного строя, небольшое количество людей получило в личную собственность энергетические ресурсы страны. Могли бы эти люди проявить себя как меценаты по отношению к высокому искусству? Наверное, да, но при одном условии — достойном уровне их личной культуры. От уровня культуры и от уровня нравственности зависят вложения наших алигархов. Есть разница — купить футбольный клуб в Англии или обустроить в родной стране приют для престарелых актеров. В момент перемены нашего социального строя не произошло перемены нашего уровня культуры и уровня нравственности, да и материальных стимулов для меценатства в нашей стране нет. Если бы за это хотя бы освобождали от налогов. Этот вопрос не решен: государство само в достаточном количестве культуру не поддерживает и не создает тех условий, которые созданы сегодня на Западе. А вы знаете, что американское искусство более чем на 80% существует только на частные пожертвования. Думаете, Бостонский симфонический оркестр содержит государство? В лучшем случае оно платит 6% из каких-то фондов. У них есть свой комитет, который собирает деньги со всей бостонской олигархии. Все эти люди перечислены в аннотации. Так этот оркестр существует более ста лет. Но эти меценаты если и не имеют материальной выгоды, то их, по крайней мере, не обдирают «до нитки». В западном обществе веками выработано понятие престижности поддержки высокого искусства, ведь понятие «культура» в свою очередь включает в себя все вплоть до привычки не мусорить на улице. А в искусство входит и шоу-бизнес, и оперный театр. Если шоу-бизнес может прокормиться сам, подсаживая на телевизионную иглу население, то высокое искусство нужно серьезно поддерживать искусственными мерами на уровне государства, или мы его совсем потеряем. Мы уже потеряли престижность литературы, оперной и симфонической музыки. Для того, чтобы вырос лопух ничего не нужно, а чтобы вырастить лилию, нужно приложить усилия. Боюсь, что у нас пока зарастает все лопухами.

— Книгу не пишете?

— Не пишу. И может быть зря. Я никогда не вел дневников. Как-то не приходило в голову. А записать было чего. В Большом театре, будучи стажером, я год работал вместе с Покровским… Сколько было встречено замечательных великих людей, но я больше занимался своим непосредственным делом, а не мемуарами.

— На потом откладывали?

— Да и на потом не собирался. Может быть, с подачи вашего журнала и начну писать воспоминания в назидание потомкам.

Хотя, не думаем, что маэстро засядет за «дневники» — впереди спектакли, 20-й Собиновский фестиваль, работа в жюри «Золотой маски» и многое-многое другое, что можно назвать без ложного пафоса высоким искусством.

Беседовали Владимир ИВАНОВ и Мария ГОШИНА
Бренд & Стиль № 2